Альпинистская экспедиция начиналась в конце июня. Аванс был потрачен, до получки ещё далеко. Денег на спиртное ни у кого не было, и все с надеждой смотрели на меня. У меня была машина, поэтому закуп экспедиционных продуктов поручили мне.

В конце продуктового списка была строка: «Десять бутылок водки для чиновников». Меня захлестнула волна праведного возмущения. Возрастные пузатые чинуши будут сидеть в польских кемпингах, подписывать только им нужные протоколы и запивать всё это водочкой, а молодые, пока еще не признанные герои, после трудных восхождений будут смачивать свои раны и обморожения жидким грузинским чаем (мысленно я уже немного сэкономил на индийском).

Решение пришло моментально. Вместо десяти я купил тринадцать бутылок «Русской водки» по 5 руб. 30 коп. Потом поехал в пункт приёма стеклотары, размочил и переклеил на свои бутылки этикетки от «Сибирской водки», которая стоила 7 руб. 20 коп. И, довольный результатом, поехал за альпинистскими боссами.

Как только мы въехали в Ала-Арчинское ущелье, Александр Николаевич Еропунов, наш спорткомитетовский куратор, тревожно на меня посмотрел и сказал, что машина перегрелась. Я засомневался − машина была новая. К дяде Саше подключился Тустукбаев.  Тук требовал немедленной остановки, иначе быть беде. Добил меня Кратков, одноглазый критик всех и всего. Он в категорической форме потребовал остановиться. Когда я вышел из машины и пошел к капоту, они меня остановили, посоветовали открыть багажник: так машина быстрее остынет. Сердце моё оборвалось. До меня дошло, что шефы просто хотят выпить.

Весь мой расчёт по переклеиванию этикеток строился на том, что у мэтров очень много друзей, в горах они будут нарасхват, и на дегустацию «Сибирской» придут уже основательно загруженными. Всё двигалось к катастрофе. Боссы были абсолютно трезвыми, а этикетки на бутылках ещё не успели высохнуть. Ватными руками я начал готовить себе эшафот: достал бутылку водки, этикетка на ней была мокрая, да ещё и сдвинулась, порезал огурцов, с трудом открыл ненавистную «Сибирячку» и налил полстакана дяде Саше. Он был самым старшим и по возрасту, и по положению. Когда Еропунов прочитал название водки, его захлестнула волна ностальгии. Он начал рассказывать, что ему доводилось пробовать двадцать пять сортов водки. Простому народу были доступны только четыре. Были названы экзотические − «Посольская» и «Старорусская». В конце дядя Саша сказал, что, если его разбудить ночью и дать понюхать рюмку с водкой, он безошибочно определит её название. Этими словами он накинул мне веревку на шею.

После выпитой порции дядя Саша посмотрел на меня и, отказавшись от огурца, сказал: «Такую водку нельзя закусывать». Я воспринял это как дополнительную пытку. Туку налили второму, он тоже отказался закусывать, только прокомментировал: «Крепкая!» На этикетке было написано: «45 градусов».

Кратков долго жёлчным взглядом рассматривал водочную бутылку, переводил недоверчивый взгляд на меня, словно сверлил своим глазом все мои внутренности. Когда он начал рассказывать, что в Томске ему приходилось пить такую водку, только бутылки были высокими и с резьбовой пробкой, моя психика не выдержала − я решил покаяться. Но в это время Кратков выпил свою порцию, долго смаковал послевкусие, а потом вынес вердикт: это лучшая водка, которую он когда-либо пил. От пережитых волнений и такой развязки у меня началась нервная истерика. Я крепко сжимал руль и трясся от внутреннего хохота.

Дядя Саша, по-своему оценив ситуацию, прокомментировал: «Это он надышался благородных паров».

Все оставшуюся до альплагеря дорогу я мучительно думал: почему печатный текст не вызывает у народа сомнений, а любой государственный бланк становится догмой и незыблемой истиной?

Автор: Юрий Башманов.