Колодцы смерти
Людям очень сложно понять друг друга. Вроде говорят об одном и том же, а спроси их, каждый представит дело со своей точки зрения, причем диаметрально противоположной точке зрения собеседника. Отсюда многие конфликты в семье или на работе. Например, говоришь: «Сделайте то-то и то-то». А люди делают совсем другое.
Ты нервничаешь, спрашиваешь, в чем дело, а в ответ слышишь: «Ты же сам хотел этого». Разберешься — и оказывается, действительно, сам виноват. Ты думал, люди понимают, какой результат ты хотел бы получить, а на деле ты им просто задание дал произвести какие-то действия, и они сами домыслили, какой результат должен получиться. Как два айсберга: вроде над водой не так много торчит и могут друг к другу подплыть, а невозможно — под водой такие массы сокрыты, что при приближении так тряхнет, что цунами пойдет. Так и люди — мешает им подводный груз привычек, опыта, образования, образа мышления понять друг друга. Поэтому психологи советуют переспрашивать собеседника, как он понял тебя. Вот тогда начинаешь понимать, насколько плохо мы используем речь. Мы не в состоянии выразить свои мысли и желания словами.
В моей жизни такое недопонимание других людей иногда играло роковую роль. В 1975 году невозможность оценить состояние сотоварищей привело к тому, что из жизни ушли двое моих друзей-альпинистов — Эля Мамутова и Гена Басимов .
Судьба, как могла, предупреждала меня о том, что не надо идти на вершину. Глубокий снег выпал в начале ноября, морозы стояли даже в городе — бомжей померзших, как бревна, в морг на грузовиках свозили. А в горах, на высоте выше 4000 метров было 25-30 градусов ниже нуля. При тогдашнем нашем бедном снаряжении и одежонке — даже пуховок на всех не было — идти на маршрут по 4б категории сложности, да еще в совершенно не схоженной группе — чистое безумие. В моей группе было трое альпинистов: Гена Басимов, Жора Чернобаев и Эля Мамутова, и ни с одним из них я до этого не совершал восхождения. Но так мы были устроены в молодости — рвались вперед, надо было быстрее «закрыть» разряд, заработать как можно больше очков. И когда представилась возможность руководить восхождением на вершину Двурогая по 4б, я с радостью согласился. Люди были из разных команд, даже разных спортивных клубов, членов группы пришлось собирать прямо на леднике, на стоянке под пиком Теке-Тор.
Эля в это время была в группе наблюдателей за восхождением на Теке-Тор по маршруту 4а и находилась за гребнем хребта в следующем ущелье. Наблюдатели всегда назначались при сложных восхождениях и в случае какого-нибудь ЧП оперативно вызывали отряд спасателей.
Элю на теке-торской стоянке мы ждали втроем: я, Гена и Жора, но в срок она не пришла. Накануне назначенного выхода на Двурогую мы с Геной вдвоем пересекли ледник и по снежному склону поднялись на перевал между ущельем Ак-Сай и Теке-Тором. Поднялись мы туда лишь к вечеру, так как днем все ждали прихода наблюдателей. Мы прождали на перемычке до самых сумерек, но на наши крики ответа не было, и визуально никого мы не обнаружили. По всем расчетам, наблюдатели, а их было двое, Эля и Сергей, должны были быть уже у нас в лагере на леднике, а их не было даже на подходах к перевалу. Не видно было и восходителей на Теке-Тор. В это время они тоже должны были спуститься с вершины на перевал, на котором мы стояли. В те времена радиостанции были в диковинку, да и плохонькие они были, поэтому никакой информации у нас не было. Мы решили идти назад в свой лагерь.
Поздно ночью пришли наши наблюдатели. Оказывается, у них произошло ЧП. Из-за холода примус разожгли внутри палатки, и Эля, по неосторожности, опрокинула кастрюльку с кипятком на ноги Сергея. Кожа на его ногах вздулась пузырями и каждый шаг приносил ему сильную боль. Судьба опять делала нам серьезное предупреждение, но мы, посовещавшись, решили наутро выходить на гору, оставив Сергея в лагере. Слишком сильно было желание «сделать» гору, а мне — осуществить необходимое для получения первого разряда руководство восхождением. Мы не учли того, что Эле после Теке-Тора оставалось на отдых всего лишь около пяти часов. Сама она, хотя была небольшого роста и не отличалась силой, свое желание путала с возможностью.
Еще три раза Провидение пыталось остановить нас. Первый раз — когда мы утром собирали снаряжение и Жора, подойдя ко мне, тихо сказал: «Может, не пойдем? Успеем еще сходить». Я ответил: «Мы же решили пойти, давай попробуем, если будет тяжело или опасно — повернем назад. Но попробовать, я думаю, надо». Второй раз это было, когда, пройдя по ак-сайскому леднику, мы завернули в так называемый Медвежий Угол — цирк, образованный величественными вершинами: Шестой башней Короны, Двурогой, Байлянбаши и пиком Космонавтов. Гигантский срез ледопада, висевший над цирком, ниже кулуара, который вел на перемычку между Шестой башней и Двурогой, пугал своей голубизной и блеском в свете начинающегося дня. Обычно кулуар был забит снегом и подняться по нему на перемычку не составляло большого труда. Чистый лед означал неимоверно трудную задачу. Надо было рубить ступени в твердом, как стекло, натечном льду, врезать в него специальные ледовые крючья, с собой которых мы взяли буквально два-три, навешивать веревки. В основном мы готовились к работе на скалах Двурогой и снаряжение взяли соответствующее. С другой стороны, это облегчало принятие решения, природа за меня делала выбор — мы все равно при такой тяжелой работе засветло не выйдем на перемычку, где предполагался следующий лагерь. Поэтому для очистки совести проработаем до обеда и повернем назад. Об этом я сказал своим товарищам, когда мы втиснулись в наспех поставленную палатку под большим черным камнем в Медвежьем Углу. Повернув в него, наша группа попала буквально под шквальный ветер, проносящийся вдоль цирка. В Медвежьем Углу всегда дует, но тогда, при довольно крепком морозе, ветер, казалось, пронизывал до костей.
Мы остановились под камнем передохнуть, но Гена с Жорой настояли на том, чтобы поставить палатку. Они установили ее в считанные минуты, а внутри можно было спрятаться от вездесущего ветра. И тогда снова прозвучал робкий призыв вернуться. Гена говорил: «Спустимся вниз, придем ко мне домой, я вам баньку натоплю, с пивком. Зачем нам вверх идти?» Гена не так давно женился, и дома его ждала молодая жена, но в очередной раз я ответил: «Мы же решили работать до обеда. Может быть, мы сможем выйти на перемычку». Пройдет всего десять часов, и Гена упадет мне прямо в руки, уже окоченевший, скользя на спине по крутому льду кулуара вдоль навешенной перильной веревки, с согнутыми в локтях руками, с поднятыми к небу белесыми ледяными ладонями. Он возникнет из давно наступившей тьмы и остановится перед моими ногами, потому что я готовился пойти по веревке вверх. Гена силится сказать что-то замерзшими губами, но слов его я не могу разобрать.
Но было еще утро, и мы подошли к снежному склону, по которому должны были подняться траверсом к кулуару. Сумасшедший ветер больно хлестнул нас по лицу пригоршней оледеневшего снега, и в третий, последний раз, оглянулся на меня Жора: «Может, не стоит?» Я ответил: «Работаем три-четыре часа, там видно будет».
Выбор был сделан, и дальнейшая наша судьба уже не зависела от нас. Закрутилась неумолимая машина Рока.
Сначала стих ветер. Мы зашли в зону, недоступную ему. Вверху над перемычкой, словно в убыстренном кино, неслись облака, склон курился снежными флагами сдуваемого снега. А у нас было тихо. Гена с Жорой уверенно продвигались вперед и вверх. Но перед кулуаром они встали. Подойдя с Элей к ним, мы увидели, что из кулуара вытекает ледовая река, круто обрываясь ледопадом в цирк. Не было и намека на снег, его просто сдуло. Крутизна кулуара была не менее 50-60 градусов. Казалось, ну вот, можно поворачивать назад, лед такой твердый, как стекло, ледоруб от него отскакивает, оставляя небольшие вмятины. Мы до обеда не перейдем эту реку, отделявшую нас от скал кулуара.
Но машина Смерти уже была запущена. Мы услышали сверху голоса. И вскоре различили на каменных стенах кулуара людей. Это была другая команда восходителей во главе с нашим с Элей тренером Анатолием Тустукбаевым, между друзей которого звали просто Тук. Команда была сильная, все мастера спорта: Тук, «снежный барс» Володя Кочетов, Сергей Решетов и Люба Карнаухова. Они шли на Шестую башню Короны и должны были подниматься по тому же кулуару. Но вышли они на маршрут значительно раньше нас и поднимались по другой стороне цирка. Увидев натечный лед, они приняли решение подниматься по скалам вдоль кулуара.
Они перебросили веревки на нашу сторону, и мы без особого труда перебрались через кулуар. Рубикон был перейден, назад дороги уже не было. Группа мастеров ушла дальше наверх, взяв все наши веревки. Они рассчитывали быстро выйти наверх и навесить веревки, по которым мы все легко поднимемся на перемычку. Наша группа была вынуждена просто стоять и ждать. А время уже было обеденное, и Эля напомнила мне о нашем решении. Но спуститься вниз без веревки мы не могли. Она просила поставить прямо здесь палатку. Но сделать это на крутом льду было сложно. И время от времени мы потихоньку продвигались вверх, как только перила были готовы. Эля была на пределе своих сил. Но я не знал этого. Вскоре наверх ушли и Гена с Жорой. Как они сказали: «На помощь мастерам, надоело тут торчать!» Действительно, стоять без работы на небольшой полочке, вырубленной во льду, было холодно, и я их отпустил. Больше до трагедии я их не видел.
Дальнейшие события напоминали кошмарный сон. Эля не смогла больше подниматься по отвесным перилам, окончательно выбившись из сил. Я не мог поднимать ее в одиночку и, наказав ей стоять на полочке, поспешил вверх за помощью. Около скал я встретил Сергея Решетова и Жору Чернобаева. Я сообщил Сергею об Эле и попросил передать это наверх Туку и Кочетову. Сергей ответил, что те работают уже под перемычкой и скоро придут на помощь и всех поднимут на перевал. Сам он спустился вниз к Эле, исчезнув в быстро надвигающихся сумерках. Мы с Жорой стояли под скалой, ожидая команды сверху.
Надо было жить в ту советскую эпоху, чтобы понять нас. Мы убегали от царящей действительности, с ее муторными партийными съездами и речами, со скукотой обыденной жизни и окунались в настоящую жизнь, полную тревог и опасностей. Мы напряженно работали, преодолевая снег, лед, скалы, свою слабость и страх. И получали в награду радость достижения цели, адреналин в крови, который теплой волной, наркотиком захлестывал все твое существо. А еще мы обретали друзей, готовых ради тебя рисковать жизнью, и самую жизнь, наполненную смыслом бытия. Мы, как на Бога, молились на нашего тренера и не могли показать ему свою нерешительность или трусость. Такое не прощалось.
Мы верили, что все будет хорошо. И только когда в сгустившихся сумерках мне под ноги скатился со склона Гена Басимов, я понял, что ситуация совсем не такая, какой я ее воспринимал. Замерзшими, не желавшими слушаться перчатками я попытался расстегнуть карабин на груди у Гены, чтобы освободить его от веревки. В досаде, повозившись немного, я содрал с рук и положил их рядом с собой. Я забыл, что стою на крутом склоне. Перчатки немедленно полетели вниз. Прилипающими от мороза к металлу пальцами я расстегнул карабин, приподняв тело Басимова. На помощь ко мне пришел очнувшийся от шока Жора. Я снял свой рюкзак и вытащил ракетницу. Мрак разорвала вспыхнувшая над кулуаром красная звезда. Я был уверен, что наверху поймут, что нам требуется помощь.
Жоре я приказал рубить полку во льду, чтобы поставить палатку и занести туда Гену. Я тоже принялся кромсать лед ледорубом. Внезапно относительную тишину кулуара огласили громкие крики и смех Эли. По интонации я понял, что она бредит.
Какое-то время мы с Жорой молча, остервенело долбили лед. Нам удалось расчистить полочку шириной не более полуметра и длиною чуть больше метра. Кое-как укрепив палатку, использовав имевшиеся у нас ледовые крючья, мы попытались внести в нее Гену.
Сверху с аптечкой спустился Володя Кочетов. Увидев лежащего Гену, он нагнулся над ним, положив рядом металлическую коробку с лекарствами. Так же, как и не так давно мои перчатки, аптечка стремительно скрылась во тьме, улетая к лежавшему глубоко под нами леднику.
Это была кошмарная ночь. Я провел ее под пологом упавшей палатки на перемычке между Шестой башней Короны и Двурогой вместе с Любой Карнауховой и Сергеем Решетовым. Тук и Кочетов встретили рассвет, сидя на выдолбленной нами с Жорой полочке. Сам он лежал у них на коленях, а палатку нашу они натянули себе на ноги, чтобы хоть как-то спастись от пронизывающего холода. Естественно, что все они были накрепко пристегнуты к веревкам и крючьям. Ведь под их ногами обрывалась пропасть, через ледопад ведущая к леднику цирка. Чуть выше их висел абсолютно белый Гена. Я увидел эту картину, спускаясь сверху утром. Проходя кулуаром, заметил я и место, откуда упал Басимов. Уже замерзшего и неспособного двигаться Гену Тук с Кочетовым посадили за каменный выступ, приказав держаться. Они думали вернуться за ним, как только достигнут перемычки. А он так и держался, пока не свалился вниз с навеки согнутыми руками. Я знаю, что он хотел мне прошептать: «Я же говорил, не надо было идти…»
Те же слова сказала бы мне Эля, висевшая на веревке на сорок метров ниже сидевших на ледовом склоне мужчин, покрытых с ног до головы льдом и инеем…
Мы не поняли друг друга. Каждый мерил остальных по себе. Ни один из нас не подумал, что рядом может быть более слабый человек, что отступить, сохранив человеческую жизнь, не позор. Для этого требуется мужество и понимание другого человека.
Конечно, каждый человек сам выбирает свою судьбу. И Гена, и Эля занялись альпинизмом без нашего участия. И могли погибнуть не здесь, а в другом месте. Не рядом со мной, а как многие другие мои друзья, о гибели которых я узнавал только как о свершившемся факте.
Но что делать с оставшейся молодой женой, с отчаявшимся от горя стариком-таджиком — отцом Эли? На нас лежит вина за их гибель, мы не поняли их.
Виктор Кадыров.